Голоса деймонов  - Филип Пулман

Троякое зрение естественно проистекает из Беулы, как в мифологии Блейка именуется место поэтического вдохновения и мечты, в котором «Противоположности в равной мере Истинны» (У. Блейк, поэма «Мильтон»).

Двоякое зрение — это способность видеть не только глазами, но прозревать контексты, ассоциации, эмоциональные смыслы и взаимосвязи.

И, наконец, однобокое зрение — это буквальная, рациональная, отрешенная и поверхностная точка зрения на мир, основанная (судя по всему) на функциях левого полушария мозга — при условии, что мы игнорируем функции правого полушария, обеспечивающего контекстуализацию, эмпатию, воображение и эмоциональное мышление. Этому наблюдению я обязан замечательной книге Родерика Твиди «Бог левого полушария» (2002) и труду Иэна Макгилкриста «Хозяин и его посланец» (2009) — глубокому исследованию, посвященному различиям между левым и правым полушариями мозга.

Я разделяю мнение Блейка. Однобокое видение мира смертельно опасно. Те, кто ставит рациональное мышление превыше всех прочих способностей или утверждает, что другие точки зрения на мир (художественная, поэтическая и т. д.) хороши на своем месте, но единственно верна лишь научная точка зрения, сочтут эту позицию нелепой. Но ни одна симфония, картина или поэма, ни одно произведение искусства за всю историю человечества не появилось благодаря одному лишь рациональному мышлению, а я с ранних лет твердо знал, что посвящу свою жизнь искусству того или иного рода. И однобокая точка зрения для этого не годилась. «Я не стану Рассуждать и Сравнивать: мое дело — Творить» (У. Блейк, поэма «Иерусалим»).

Положим, я не знал этого на собственном опыте, когда был молод. Но зато знаю сейчас. И яснее всего мы понимаем, насколько это верно, когда двоякое или троякое зрение отказывает нам, и мы приходим в состояние, которое У. Б. Йейтс, этот великий последователь Блейка, описывал как «волю, пытающуюся выполнять работу воображения». Смею предположить, что большинство писателей и художников время от времени испытывают это состояние на собственной шкуре. А от этого безотрадного места, где вдохновение нас покидает, — всего один шаг до еще более темного лабиринта, который в наши дни известен под совершенно неадекватным названием «депрессия».

Это мучительная, нестерпимая тяжесть; это душевная пустота; это зло, подтачивающее самые корни нашей жизни. И если мы когда-то испытали нечто подобное, то знаем на опыте, что противоположность этого чудовищного состояния — не счастье, а энергия. «Энергия и есть единственно жизнь, и есть от Тела; Рассудок же есть ограничение или внешний предел дозволенного достижения Энергии. Энергия есть Вечное Блаженство» («Бракосочетание Неба и Ада»).

Это блейковское уравнение (Энергия = Вечное Блаженство) говорит о вещах не менее глубоких и важных, чем эйнштейновское E = mc2. В отсутствие энергии всякое добро, разум и красота (и рациональное мышление — тоже) превращаются в безжизненные и бесполезные призраки, алчущие живительной крови. Когда меня самого угораздило провалиться в бездну меланхолии (еще одно неадекватное название!), меня спасло, помимо прочего, издание писем Бернарда Шоу, которые, как выяснилось, полны кипучей энергии. С тех пор я очень люблю Шоу.

Двоякое зрение помогает понять, как можно верить в две противоположные вещи одновременно. Троякое зрение, или вдохновение, исходящее из бессознательного, из Беулы, позволяет на самом деле поверить в эти противоположности. За долгие годы я понял, что мой писательский подход — изложение истории с точки зрения так называемого всеведущего рассказчика — дает такую свободу, которая и не снилась авторам, пишущим от первого лица. Работая по этому методу, можно входить в самые разные воображаемые состояния. Голос всеведущего рассказчика излагает мои истории не от лица человека, похожего на меня, а от лица некоего существа, соединяющего в себе оба пола и одновременно доверчивого и скептичного, циничного и сентиментального, старого и молодого, полного надежд и дрожащего от страха. Существо это знает, что было в прошлом и что случится в будущем, — и вместе с тем понятия не имеет ни о том, ни о другом. И оно всем сердцем страстно верит в противоположности: оно благоговеет одновременно и перед наукой, и перед магией. Для этого существа логика и рассудок — всего лишь приятные игрушки и в то же время бесценные инструменты, при помощи которых оно строит свои воздушные замки и гроты. Оно презирает тех, кто верит в привидения; оно боится привидений до смерти, и оно же любит вызывать их в глухую полночь, чтобы потом посмеяться над ними от души. Оно знает, что все его занятия — сущие пустяки, но оно все равно их любит.

И благодаря гению Уильяма Блейка оно знает, что «все Божества гнездятся в груди человеческой» и что «плоды времени возлюблены Вечностью» («Бракосочетание Неба и Ада»). И оно полагает, что обо всем этом стоит знать.

Один из признаков хорошей поэзии (не единственный, но все равно верный) — то, насколько хорошо она запоминается. Лирика Блейка, в особенности та, что входит в сборник «Песни невинности и опыта», проходит это испытание с блеском. Кому еще удавалось высказать нечто настолько же простое и одновременно глубокое в таких незабываемых словах, как Блейку в его «Больной розе»?

У меня был студент, которому удалось перевести это стихотворение на голландский. Получилось идеально, почти слово в слово.

Спасибо, что пригласили меня, и спасибо, что продемонстрировали мою самую любимую добродетель. Самая важная из добродетелей — это, конечно, Милосердие, но лично я больше всего наслаждаюсь обществом Надежды. Очевидно, пригласив меня выступить на конференции на тему религии, вы надеетесь, что мне есть что сказать. Я, несомненно, тоже на это надеюсь, но в моем случае надежда сдерживается опытом, тогда как ваша еще совсем юна, энергична и не потрепана жизнью. Я постараюсь тоже не слишком ее потрепать.

Название этой конференции — «Вера и фэнтези» — отсылает нас к третьей великой христианской добродетели. И тут же нас поджидает первое разочарование: вынужден признаться, что хотя я определенно что-то знаю о фэнтези и совсем немного о надежде и милосердии, мне почти ничего не известно о вере. Я не в состоянии поведать вам, ни как обрести ее, ни как это ощущается, когда она у вас есть. И поэтому мне пришлось крепко подумать над тем, что бы такого вам сказать и чтобы оно при этом а) не повторяло слишком уж явно то, что я уже говорил раньше; б) имело хоть какое-то отношение к вашему предмету; в) не наступало бы слишком явно на хвост тому, что я собираюсь писать дальше. Если я болтаю о том, о чем буду писать, оно исчезает. Болтать о том, что уже написано, куда безопаснее.